Голос в метели: советская история новогодних обращений

Обращение президента США Рональда Рейгана, 1987 год

1 января 1941 года читатель "Правды" видел на первой полосе не обращение вождя, а редакционную статью без подписи. Под заголовком "Год тысяча девятьсот сорок первый" шло привычное подведение итогов: рост населения СССР до 193 млн, успехи тяжелой индустрии, ликвидация отставания "Сталинугля". Но в середине текста, среди отчетов о планах и достижениях, вспыхивала лаконичная стальная формула: "Нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакая "случайность" и никакие фокусы наших внешних врагов не могли застигнуть нас врасплох…" — учит товарищ Сталин".

Для советского читателя это была часть идеологического ландшафта — еще один поворот пропагандистского винта, призыв к бдительности в "усложнившейся" международной обстановке. Но для внешнего мира, тщетно вглядывавшегося в Кремль сквозь метель уже идущей Второй мировой войны, эта цитата стала сенсацией. Западные журналисты, отчаянно искавшие хоть какого-то слова из Москвы, отсекли все — и угольные успехи, и рост населения. Они выхватили из текста лишь имя "Сталин" и слово "мобилизация".

Лондонская Daily Mail уже на следующий день сообщила о "новогоднем послании Сталина", в котором он будто бы заявлял: "Советская Россия готова ко всякой неожиданности и с этой целью находится в состоянии тотальной мобилизации". Сухая, безличная редакционная статья была алхимическим образом превращена в обращенный к миру манифест о военной мобилизации. Миф разошелся от Канады до Австралии за пару дней. 5 января выпустило срочное опровержение: "В заграничной печати распространяется сообщение о том, что 1 января в газете "Правда" будто бы была опубликована не то статья, не то новогоднее обращение тов. Сталина… уполномочено опровергнуть это сообщение как вымышленное". Первое советское обращение к стране оказалось газетной уткой.

Истинное же советское обращение прозвучало год спустя, в ночь на 1942-й, и родилось уже не из ожидания мобилизации, а в самый разгар отправки дивизий на московский фронт. На фоне гула бомбежек и скрежета эшелонов речь Михаила Калинина в репродукторе стала заклинанием, призванным обратить хаос в порядок. Недаром почти сразу вышло "Новогоднее письмо уральцев товарищу Сталину", подписанное 1 017 237 именами. Народ, отчитываясь в "двух годовых нормах", обращался к власти как к сакральному источнику смысла. Обращение сверху тут же получало обращение снизу, скрепляя союз в испытании.

После Победы обряд уснул на десятилетие. Сталин не видел нужды в сентиментальных фразах об итогах и надеждах. Парадокс позднего сталинизма был в том, что новогоднее слово щедро тратилось вовне, но было скупо вовнутрь. Советские газеты первого января были заполнены подробными новогодними обращениями иностранцев к иностранцам: в 1949-м — Социалистической единой партии Германии к немцам, в 1951-м — Ким Ир Сена к корейцам. А на новый 1952 год мир комментировал новогоднее послание Сталина не советскому, а японскому народу: "31 декабря 1951 года И.В. Сталин пожелал японскому народу счастья и полного успеха в его мужественной борьбе за независимость". Это был странный, отчужденный пацифизм: язык мира использовался как оружие холодной войны, как стратегический экспортный товар для идеологического ослабления чужих границ. Для своих же было достаточно присутствия вождя на Мавзолее — то есть жеста, а не слова.

Возрождение обращения в 1954-м — новогодняя речь Ворошилова — было бюрократическим. Настоящая метаморфоза ждала жанр впереди. В канун 1956 года новогоднее слово внезапно обрело глобальное звучание. Ответы председателя Совета министров Николая Булганина на вопросы иностранных журналистов стали мировой сенсацией. "Американцы и русские могут жить в мире. Новогодние приветствия Булганина США", — писала индийская пресса. Шли восторженные отклики из Китая, США и Франции под лозунгом "Сохранить дух Женевы". Так жанр стал оружием "фронта мира". Пацифизм был возведен в ранг государственной доктрины для внешнего потребления. Парадокс был в том, что этот внешнеполитический триумф совпал с внутренним обеднением: при Хрущеве новогоднее обращение к советскому народу и вовсе лишилось автора, подписываясь безликим "ЦК КПСС, Верховный Совет и Совмин".

С приходом телевидения ритуал обрел визуальную завершенность. 31 декабря 1970 года ровно в 23:50 на экраны впервые вышел Леонид Брежнев. Его речи были попыткой обратить праздник в отчет по годовому плану. Повторяющиеся формулы о социалистических успехах постепенно теряли смысл. Когда генсек или его преемники (Андропов и Черненко избегали эфира) не могли выйти к народу, текст от имени партии зачитывал диктор Игорь Кириллов. Его тембр, причудливый сплав стали и бархата, стал голосом самого стагнирующего государства. Жанр стал формальным пунктом телепрограммы. Аудитория обращалась не в слух, а в кухонных критиков режима.

Михаил Горбачев попытался обратить монолог в диалог. Уникальным стал обмен обращениями и аудиториями с президентом США в 1987-м. Именно здесь тема мира перестала быть риторической фигурой холодной войны и попыталась стать личным, почти исповедальным жестом. Но это заклинание, работавшее на внешний мир, внутри страны лишь обнажило пропасть между словом и реальностью. Искренность генсека звучала реквиемом по системе.

Финал советского обращения и вовсе стал пародией. В ночь с 1991 на 1992 год все советское обратилось в прах. В этот вакуум пригласили сатирика Михаила Задорнова — вести праздничную передачу "Новогодняя ночь". Его речь перед боем курантов стала посткриптумом эпохи — деконструкцией жанра обращения. Он превратил монументальный ритуал в бытовой анекдот: поздравил Горбачева ("Помните, что товарищ — не всегда друг"), Ельцина ("Вы будете человеком, который сам сделал себя счастливым человеком") и всех граждан бывшего СССР ("Мы поздравляем всех бывших граждан СССР. Да, СССР больше нет, но есть наша Родина"). Даже хронометраж, священный ритм государства, был нарушен: сатирик не уложился в секунды и задержал бой курантов. Этот мелкий сбой был точной метафорой: живой голос сломал отлаженный механизм.

История обращений завершилась там же, где началась, — с опровержения. Но если в 1941-м медиа опровергали вымышленное слово вождя, созданное из обрывков передовицы "Правды", то в 1991-м медиа опровергли саму необходимость в слове-заклинании. Оказалось, что народу, измученному семью десятилетиями магических кругов, было достаточно услышать просто человеческий голос — пусть и из уст сатирика. В этом провале государственной магии таилось не крушение, а долгожданное освобождение от необходимости ежегодно вслушиваться в эфирную метель, пытаясь различить в ней обещание порядка. И возможно, именно в этот момент началось наше собственное, трудное и нескончаемое новогоднее обращение — к самим себе. 

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора. Использование материала допускается при условии соблюдения правил цитирования сайта tass.ru